Из Соединенных Штатов Америки в Дагестан привезено более 100 полотен крупнейшего мастера западноевропейского искусства, дагестанца по происхождению Халил-Бега Мусаясула (в русской транскрипции - Мусаев). Картины Х. Мусаясула хранятся в крупнейших музеях мира, в том числе и в «Метрополитен музее» Нью-Йорка, где выставлены и слепки рук живописца в знак признания его вклада в мировую культуру. Кстати из всех выдающихся деятелей российской культуры только Рахманинов удостоен этой чести.
Бесценные картины Х. Мусаясула вместе с частью его архивов были безвозмездно переданы в дар Дагестану вдовой Халил-Бега – Мелани, согласно завещанию художника.
О Халил-Беге Мусаясуле мы знаем мало. Непростительно мало. Впервые о нем обмолвился Расул Гамзатов в «Моем Дагестане» после одной из своих зарубежных поездок, да и то, не называя имени великого художника. Уточним: опального художника, ибо по идеологическим установкам тех лет всякий, проживавший или проживающий вне Родины, был либо «изменником», либо «отщепенцем». К чести Р. Гамзатова, он не бросил в адрес живописца столь тяжкие обвинения, хотя и назвал его «блудным сыном Дагестана». Простим поэту столь резкую оценку, тем более, что о безымянном художнике-дагестанце, колесившем по «блестящим столицам чужедальних стран» Гамзатов писал с сожалением и состраданием, а единственное обвинение, выдвинутое им – забвение Халил-Бегом родного языка.

«Приехав домой из Парижа, я разыскал родственников художника. К моему удивлению оказалась жива еще его мать. С грустью слушали родные, собравшись в сакле, мой рассказ (…)
Вдруг мать спросила:
– Вы разговаривали по-аварски?
– Нет, мы говорили через переводчика. Я по-русски, а твой сын по-французски.
Мать закрыла лицо черной фатой, как закрывают его, когда услышат, что сын умер (…) После долгого молчания мать сказала:
– Ты ошибся, Расул, мой сын не мог забыть языка, которому его научила я, аварская мать…»

Халил-Бег, свободно владевший русским (на нем он вел свои дневники), арабским (ему он обучался до революции в согратлинском медресе, а после хаджа даже получил титул шейха в Египте), немецким (на нем он написал свою книгу «Страна последних рыцарей»), английским, французским и турецким, конечно же, не забыл свой родной аварский язык.
Вдова художника, до конца своего земного пути прослужившая настоятельницуй женского монастыря «Регина Лаудис» в США Мать Жероме (в миру - баронесса Мелани Оливия Юлия фон Нагель) показывала приезжавшим к ней дагестанцам незатейливые рисунки Халил–Бега, подписанные им по-аварски. Это своего рода азбука. По ней Халил-Бег обучал жену своему родному языку…
Нет, не блудным сыном, но странствующим рыцарем, был Халил-Бег. И, наверное, – последним странствующим рыцарем. Передо мной рисунок, на котором со спины изображен всадник с факелом в руке. Огонь – свет, символ знаний: одновременно это символ тревоги, призыв к войне со злом. Вероятно Халил-Бег аллегорически изобразил себя и тех видных представителей своего поколения, которые вместе с собой унесли частицу света и тепла. Унесли не для того, чтобы на родине восторжествовали тьма и мракобесие, а для того, чтобы сохранить этот свет. Кто знает, какая участь постигла бы картины Х. Мусаясула, разбросанные по крупнейшим музеям мира, останься он дома. Наверняка, они сгорели бы в кострах пролеткульта, а сам мастер был бы уничтожен НКВД, в лучшем случае – уложен на прокрустово ложе соцреализма.
«Более 20 лет прошло с тех пор, как я вынужден был покинуть свою родину на Кавказе, – писал Х. Мусаясул в журнале «Элеганте вельт», – все эти годы из-за коммунистического правления она оставалась для меня страной мечты, и я старался воссоздать в своих картинах ее людей и природу такими, какими они сохранились в моем сердце».
Халил-Бегу это удалось, и сегодня нам возвращается свет, зажженный и сохраненный им.
Здесь мы не можем проигнорировать то весьма важное обстоятельство, которое, собственно, и было причиной столь длительного замалчивания жизни и творчества Халил-Бега Мусаясула: журнал «Элеганте вельт» («Мир изящного») вышел в Берлине в 1943 году. А раз так, то художник, по устоявшемуся мнению, должен был «сотрудничать с фашистами». Многие годы из уст в уста ходили злые сплетни о том, что Халил-Бег был «придворным живописцем рейха», «написал портрет Адольфа Гитлера» и проч. Мюнхенские дневники 1941-45 гг. художника, привезенные недавно из США, полностью опровергают сии наветы.
Вспомним с какой горечью выдохнула поэтическое пророчество Марина Цветаева:
О, дева всех румянее
Среди зеленых гор –
Германия!
Германия!
Германия!
Позор!
О мания, о мумия
Величия!
Сгоришь,
Германия!
Безумие,
Безумие творишь!
Дневник Х. Мусаясула испещрен не менее обличительными и гневными строками: «Германия объявила войну России… Не слишком ли много она на себя берет? Радио гремит победоносными фанфарами. Как все это мне надоело – их надменная гордость. (Июнь, 1941 г.); Мои друзья немцы и иностранные дипломаты отрицательно относятся к этому строю полуобразованных… Это – позор человечества, а если это должно торжествовать, то лучше пусть я умру. О какой жестокий элемент носил в себе этот народ! (4 августа 1941 г.); Как я этим народом разочарован. Все опьянены успехами, и как они мне опротивели. Их победа была бы гибелью для всего света (1942 г., Берлин)»

Листаю этот дневник и думаю: как обернулась бы судьба Халил-бега, попадись эти записки кому-то из ведомства Мюллера? Особо крамольные мысли записаны на полях дневников в целях конспирации по-аварски арабским шрифтом…
Сама логика напрочь отметает все скоропалительные обвинения против Халил-бега: мог ли художник, интуитивно не принявший одного тоталитарного режима, пойти в прислужники к другому, еще более бесчеловечному?!
Да, Мусаясул жил в Германии. Но ведь приехал он туда задолго до «пивного путча» – учиться в Баварскую Академию художеств к знаменитому Францу Рубо, который завещал свою мастерскую ему – самому любимому и талантливому ученику.
В Академию он поступил в 1913 году. Когда началась Первая Мировая – вернулся на Родину в 1921 – продолжил учебу и был вынужден остаться в Мюнхене, узнав о том, что Горская Республика, чьи идеи он разделял, упразднена.
Вот два документа из архива художника.

БАВАРСКАЯ КОРОЛЕВСКАЯ АКАДЕМИЯ ИЗОБРАЗИТЕЛЬНЫХ ИСКУССТВ
СВИДЕТЕЛЬСТВО

Студент Академии г-н Халил-Фон Мусаев из Темир-Хан-Шуры с большим прилежанием посещал в период летного семестра 1913-14 гг. класс профессора Габриэлля Риттера фон Хаке, добился больших успехов и имеет достойное похвалы поведение.
Мюнхен, 16 июля 1914 г.
Проф. Г. Фон Хаке.

Подтверждение: Юристконсульт:
Директор Баварской Королевской (подпись)
Академии изобразительных искусств

(подпись)


АКАДЕМИЯ ИЗОБРАЗИТЕЛЬНЫХ ИСКУССТВ В МЮНХЕНЕ
УДОСТОВЕРЕНИЕ

Г-н Муса Халил-Бек (Мусаев)
Место Рождения Гуниб
Гражданство Дагестан (Персия)
Президент (Подпись)
Примечание: Вступление в Академию, октябрь, 1913.
Прерывание учебы – зимний семестр 1914/1915 гг.
Летний семестр 1921 г.

Настоящим удостоверяется, что г-н Халил-Бег Мусаясул, художник из Мюнхена, по решению правления от 27 ноября 1930 г. принят в постоянные члены Мюнхенского товарищества художников

Мюнхен, 27 декабря 1930 г.
Правление Президент (подпись) Делопроизводитель (подпись)


Чувство отечества в Халил-Беге было настолько обострено, что при мучительном выборе гражданства он остановился на стране, которая являлась родиной его далеких предков: живя в Германии Халил-Бег имел иранский паспорт, потому что генеалогия чохского тухума Манижал, к которому принадлежала фамилия Мусаясул, восходит к Ахеменидам, а дальше – к персидскому царю Дарию. Но, пребывая там, на чужбине, душа Халила оставалась в родных горах. И ее присутствие в культуре Дагестана было столь необходимо, что она не мыслила себя вне его имени, вне его творчества, о чем свидетельствует публикуемое ниже письмо тогдашнего наркома образования Дагестана Алибека Тахо-Годи:
«Дорогой Халил!
Багадур получил Ваше письмо, которое мы прочитали с интересом. Мы чувствуем, что Вы совершенствуетесь в искусстве, не отрываясь от родной почвы Дагестана, мотивы которой, по видимому, составляют основу Ваших художественных переживаний и творений. Нас это радует, но, радует, признаться, лишь наполовину.
В чрезвычайно трудных условиях нашего народа, каждая культурная единица является большой ценностью. Что же сказать о Вас, который был бы сейчас на родине единственным лицом, способным стать в центре художественно-эстетического влияния на массы через живопись, школу, театр.
Вы пишите, что не догадывались, какая у аварцев богатая литература. А между тем на днях выпускаем в свет собрание песен «Махмуда из Кахаб-Росо», оставляющих по красе далеко позади все то, что до сего времени было известно в аварской поэзии.
В этот момент, если бы Вы были с нами, конечно, наше издание выиграло бы значительно, и нисколько не уступило весьма нас интересующему сборнику Дирра, приуроченному к Съезду Ориенталистов.
Вообще мы в повседневной жизни часто сталкиваемся с вопросами, составляющими содержание Вашей специальности, и поэтому всечасно ощущаем Ваше отсутствие также в отношении Вас настроен и тов. Джелал, который, перед отъездом вспоминал и выражал сожаление, как о Вашем продолжительном отсутствии, так и о том, что в последнюю поездку ему не удалось видеть Вас.
Надеемся, что в самом скором времени Вы отзоветесь исполнением наших пожеланий, идущих навстречу, впрочем, собственному Вашему настроению, как это можно понять из Вашего письма.
Примите наши искренние пожелания.
При сем высылаем Вам двести рублей в счет субсидии Вашим занятиям.
Алибек Тахо-Годи»

Личный авторитет живописца в Германии после войны был столь высок, что даже признаные и на Кавказе, и за рубежем деятели, оказавшись в условиях эмиграции абсолютно беспомощными, зачастую обращались к Халил-бегу с различными просьбами. Об этом свидетельствует публикуемое ниже письмо Лазаря Бичерахова:
«Глубокоуважаемый и дорогой Халил-бей!
Шлю привет и наилучшие пожелания. Как меня, так и всех сородичей огорчила Ваша болезнь (…) Интересы наши Вы знаете. Положение не улучшается. Значительная часть горцев уехала и уезжает в Турцию. Здесь (в Мюнхене) останется не более 150-200 человек. Из них 70 душ – осетины. Большинство их тоже уехало в Турцию, но, как Вы знаете, в Турцию выезжают лишь единоверцы. Мадмуазель Л. Галиева, вышедшая замуж за американца, выразила желание содействовать переселению 10 осетинских семей. Через них наш комитет на Ваше имя выслал специальный осетинский список на 15 семей (…) Надеюсь, не откажите в любезности сообщить о получении пакета. Да хранит вас Всевышний.
Искренне Вас уважающий Лаз. Бичерахов.
7 января 1949 г.»
С подобной же просьбой обращался К.Х. Мусаясулу представитель калмыцкой эмиграции (небольшая группа бывших военнопленных, ожидавшая в 1945 году на Берлинском вокзале своей участи) Басан Бембетов:
«… мы, калмыцкие эмигранты, глубоко верим в то, что Вы, досточтимые супруги Халил-бег (так в тексте – М.Д.) послужите нам мостом и посредником к этой нашей светлой и спокойной жизни в будущем».
Министр иностранных дел бывшей Республики Горцев Северного Кавказа Гайдар Баммат, занимавшийся также проблемой своих земляков, писал Халил-бегу из Франции 27 августа 1948 года:
«Не можете ли Вы дать мне сведений о количестве и местонахождении наших интернированных в Германии?..»
Думаю, эти письма говорят сами за себя…
В письме Халил-бегу от 28 марта 1949 года автор Кабарди повторяет просьбу Бичерахова о содействии в переселении в Турцию десяти осетинских семей:
«… я советую Вам обратиться за помощью к организациям прибалтийских, польских и других государств. Если не могут что-либо сделать наши земляки, то нужно просить чужих. Затем я имею адрес казачье-горского объединения, который посылаю Вам…»
И далее: «… поторопите, пожалуйста с хлопотами богатую осетинку. От нее писем никто еще не получал по делу переселения. Как обидно, что у нас мало людей с доброй душой и с инициативой…»
…И сегодня за рубежом живы те, которым в свое трудное время помог великий живописец и Великий сын Кавказа – Халил-бег Мусаясул.
…Неправда, что художник стоит вне политики. Истинный художник всегда над политикой. Он – ее высший и единственный Судья. И только его приговор окончателен. «Мюнхенский дневник» интернированного иранского гражданина Халил-бега Мусаясула, всемирно известного художника и последнего странствующего рыцаря – это не бой с ветряными мельницами, это – приговор фашизму. Но художник настолько же беспомощен в борьбе со злом, насколько и всесилен. Художник не в силах истребить зло и исправить уродство, он может лишь умножить добро и сотворить красоту.
О живописце Халил-беге Мусаясуле заговорили сразу. Первые его рисунки появились на страницах журнала «Танг Чолпан» и «Молла Насреддин» в смутные революционные годы. Рассказывают, что на первого дагестанского художника, ослушника шариатских норм, обратил внимание сам Нажмуддин Гоцинский.
Вот как описывает свою встречу с Н. Гоцинским сам Халил-бег в книге «Страна последних рыцарей»:
«Петровск был охвачен лихорадочным движением. Осмотревшись после долгой езды по новой железной дороге, я обнаружил у вокзала занятый офицерами поезд, готовый к отправлению на Темир-Хан-Шуру, куда направлялся и я. Это был специальный поезд имама Нажмуддина. В ответ на мою просьбу ехать с ним, его окружение дало согласие. Поезд тронулся. Я стоял и размышлял у окна, и тут произошла незабываемая в моей жизни встреча с великим имамом. Я увидел, как из одного купе вышел высокорослый, широкоплечий пожилой мужчина с постриженной кругом бородой. Часовой отставил ружье, и когда он медленно проходил мимо меня, я поклонился, оказав ему приличествующее случаю почтение. Он повернулся, протянул мне руку и спросил кто я. Я назвал ему имя своего отца – наиба Манижала из Чоха.
– Я знавал твоего отца, – сказал он, – а твой дедушка Манижал Магома был достойным мужчиной.
И тут же дружески спросил, был ли я студентом.
– Да, я учился на художника в Германии! Он тут же резко и недоверчиво спросил, не стал ли там я социал-демократом.
–Если да, то ты не друг своей Родины!
Я поторопился успокоить его, уверив, что ничего общего с этими людьми не имел.
Двинувшись дальше, Нажмуддин не преминул еще раз похвалить моего деда, а затем взглянул на меня острым, проницательным взглядом, от которого я почувствовал себя маленьким и ничтожным.
Примерно через месяц после этой встречи имам призвал меня к себе и во время трапезы долго беседовал со мной, задавая много вопросов о Европе. Он был совершенно оригинальной и энергичной личностью.
Имам предложил нарисовать его портрет. Этот очень богатый человек и именитый ученый-теолог был, тем не менее, импульсивен и обаятелен, что я простил ему его несколько наивные вопросы: «Ты можешь, конечно, нарисовать меня красиво и похоже, но сможешь ли ты вернуть черноту моей бороде?» Борода, в самом деле, поседела и поредела.
Успокоившись, что его пожелание легко может быть исполнено, этот огромный мужчина выказал такую неподдельную радость, что сердце мое было в полнейшем умилении.
Халил-Бег запечатлел не только Гоцинского, но и все его ближайшее окружение на знаменитом Андийском съезде, где Нажмуддин был избран имамом. Сегодня этот рисунок имеет не только художественную ценность, но является и уникальным историческим документом, едва ли не единственным изображением имама Н. Гоцинского, шейха Узун-Хаджи, князя Шервашидзе и многих других.
Сотрудничество в журналах принесло Мусаясулу широкую известность на Кавказе. Но это еще не был успех в том понимании, согласно которого художник выстраивал и вынашивал свои творческие замыслы. Его, студента Баварской Академии, восхищенного мастерством обожаемого мэтра Франца Рубо, воспевшего в своих монументальных полотнах героику Кавказской войны, конечно же, не устраивала преходящая популярность агитпроповца. И все эти годы Халил-Бег усердно работает в жанрах «чистого искусства». В 1919 году во Владикавказе с огромным успехом прошла его первая выставка. 26 февраля 1920 года критик Т. Деви пишет о X. Мусаясуле в газете «Кавказ» восторженный отзыв:
«Он всегда возлюбленный рыцарь Прекрасной Дамы — Земли, и потому она цветет для него сказками и чудесами.
И как прекрасно, когда в суете политической жизни, неожиданно она цветет для него сказками и чудесами.
И как прекрасно, когда в суете политической жизни, неожиданно увидишь отблески этого вечного торжества человеческого духа над жизнью, «бабищей дебелой и безобразной» в стихах поэта или рисунках художника.
Среди десятков хорошо исполненных портретов, как радостно найти в немногих рисунках Халил-Бега Мусаева его настоящую душу, душу поэта, влюбленного в сказки и в многоцветный чудесный ковер Востока.
В этих немногочисленных рисунках он весь во власти Ирана и «Тысячи и одной ночи», и скорее похож на художника при дворе доброго Гаруна-аль-Рашида, чем на нашего современника… Любовь к жизни, претворенной в сказку, вот истинное лицо нашего молодого художника,
"...и пусть его сердце любить не устанет,
Ни око - смотреть и смотреть"
(Саади).
После столь блистательного дебюта Халил-Бег решил навсегда отказаться от политики, отмежеваться от всевозможных партий и течений и всецело отдаться искусству.
В 1921 году вместе с Ахмедом Цалыкатты (Цаликовым), Гайдаром Бамматом и другими лидерами Горской Республики он покидает отчизну. Продолжает учебу в Мюнхене, и в 1924 году устраивает сам свою персональную выставку.
Из эмигрантской прессы тех лет:
«В Мюнхене, в Художественной Академии закончил образование уроженец Дагестана, аварец по происхождению, Халил-Бег Мусаясул. Это первый и пока единственный художник-дагестанец.
Устроенная им выставка картин в Мюнхене, судя по отзывам немецкой печати, прошла с успехом выдающимся. В Мюнхенской газете «Нехсте Нахрихтен» художественный критик д-р Шмельц дает чрезвычайно лестный, даже восторженный отзыв о выставке молодого художика».
А вот что писала о нем немецкая пресса:
«Еще ребенком, живя на своей Родине — Кавказе, Халил-Бег Мусаясул страстно хотел рисовать красивыми цветными красками живые существа. У его товарищей и учителей, которые наблюдали за странным увлечением, сложилось о нем, к его великому огорчению, мнение, как о безбожнике. Но жажда к рисованию именно живого, была сильнее, чем все упреки и нарекания, на которые не скупился учитель, когда вновь заставал мальчика с его цветными карандашами. Был большой грех - подражать Творцу. В Коране строго запрещено изображать все, что дышит и одушевлено, и поэтому такое стремление считалось безрассудным делом, т.к. не было еще никогда такого, чтобы художник смог вдохнуть душу в свою картину, только душа делает его совершенной. Художнику разрешалось рисовать только цветы и орнамент, но только не живые существа. Так гласило учение Пророка…
В Мюнхене без сомнения творили не многие художники, первые детские опыты которых пытались подчинить авторитетам того времени с подобными аргументами. Кавказец Халил-Бег Мусаясул из рода аварцев,ведущих свое происхождение от остатков рассеянного греческого пранарода, был единственным из них. Сильное пристрастие рисовать людей осталось в нем. И благодаря ему и его очаровательному искусству известен он сегодня как портретист, особенно женских образов. Его яркие, тонко передающие настроение картины дышат почти без изъянов атмосферой его родины, страны кровавой мести и рыцарских турниров. Из суровых скал проросли темноглазые женщины, подобные тропическим цветам: нежные и изящные, прекрасные и преданные, хрупкие, будто вот-вот переломятся в руках привыкших к борьбе, известных своей храбростью мужчин, которые не расставались с оружием даже во время мирных полевых работ.
В многочисленной плеяде мюнхенских художников Халил-Бег представляет собой исключительное явление, чрезвычайного инородного очарования, из его многих картин о прекрасных женщинах с чудесными изящными руками, как будто чувствуется дыхание Востока».
(Журнал «Элеганте вельт»)
Дальнейшая творческая судьба художника – триумфальное шествие по «блестящим столицам»:
1925 год — выставка в Швейцарии;
1926 год — выставка в Мюнхене;
1929 год — поездка в страны Ближнего Востока и сбор материала для иллюстраций к «Тысяче и одной ночи», признанных впоследствии самыми лучшими в мире;
1929 год — выставка в Берлине;
1930 год — выставка в Стамбуле;
1930 год — выставка в Риме и Флоренции;
1934 год — выставка в Мадриде;
1934-44 гг. — вторая выставка в Мюнхене;
1942 год — выставка в Тегеране;
1944- 47 гг — ряд выставок в Швейцарии;
1947 год — выставка в Нью-Йорке.
Одно из слагаемых молниеносной мировой славы Халил-Бега — это то, что для европейцев он был первым представителем Дагестана, заговорившем на их языке — на языке Дюрера и Рафаэля, Гойи и Дега, Модильяни и Матисса… О Дагестане Европа знала понаслышке. Дагестан был для нее «терра инкогнита». И вот пришел человек, раздвинувший волшебный палочкой кисти каменную завесу Кавказского Хребта и ожививший таинственные образы Шамиля и Хаджи-Мурата, Хочбара и победителей Надир-Шаха.
Халил-Бег для европейцев был не просто художником. Великолепный знаток истории и этнографии Кавказа, он оказал неоценимую услугу зарубежным ученым. Я видел его акварель, в которой он воспроизвел иерархию имамата: мюриды, гвардейцы, наибы, структуры духовной власти воспроизведены в реальных исторических лицах, в точности изображены костюмы, атрибутика и символика, штандарты, знаки отличия, ордена, теперь уже во многом забытые...
«Возможно, за эти трудные годы в моих картинах исчезли некоторые формальности, но неизменно сохранился в них характер, национальный колорит», — писал о своих произведениях X. Мусаясул.
Кстати о национальном колорите. Исследователи относят творчество Халил-Бега к дягилевскому «Миру искусства». И действительно: художник-дагестанец синтезировал в своем творчестве теплую палитру Серова, изящную линию Бакста, звонкий пластичный мазок Врубеля, создавая при этом исторические и легендарные произведения, образы, призванные преображать Мир Зла через гротеск и символизм, используя, в основном, дагестанский материал. Но слишком малая мера говорить о нем, как о дагестанском и даже российском художнике. Европейски образованный кавказец, Халил-Бег вобрал в своем творчестве традиции Востока и Запада и стал тем духовным мостом мировой культуры, о котором грезит и размышляет не одно поколение философов.
Лермонтов писал о кавказских горах: «Чтоб вечно их помнить, там надо быть раз». Каково же самому кавказцу, оторванному от своего горделивого гнездовья! Как не помнить, как не воспроизводить его в своих полотнах?! Вот почему «неизменен национальный колорит!»
...Да, он заговорил с просвещенной Европой на ее языке, оставаясь при этом для нее загадочным восточным факиром и чародеем, одновременно живущим своей внутренней, никому не известной жизнью, имя которой — ностальгия.
Русский писатель Юрий Слезкин в романе «Столовая гора» писал:
«Когда аварцы хотели выбрать себе красавиц жен — они надевали белые бешметы, золотое с цветными каменьями оружие, садились на лучших коней и спускались в долину Кахетии к грузинам. Там они похищали лучшую добычу и, отягченные, пьяные вином любви, снова подымались ввысь, в орлиные свои гнезда. Потому что они были рыцарями гор. Так сделал бы и он, Халил-Бег, если бы остался простым пастухом и воином из аула Чох. Но он художник, он европеец, и он только просит...» О, как он просил о любви. Но любви не к себе — к Дагестану, потому что он не разделял себя от родины! И он выпросил эту любовь. Завоевал не кинжалом и шашкой, а мастихином и кистью. Творчеством Халил-Бега и им самим были очарованы три принцессы: Австро-Венгерская, Германская и Египетская. Они искали встречи с ним, приглашали его к себе во дворцы, посещали его мастерскую — позировали. Ее высочество Людвига, дочь Вильгельма II подарила ему свою фотографию с автографом. Ее высочество Милекки (принцесса Египетская) споспешествовала присвоению ему персидского дворянства. Светская сплетня тех лет: экзальтированная и озорная Милекки безумно влюблена в Халил-Бега и хотела бы выйти за него замуж, причем морганатический брак ее не устраивал, ведь гений — властелин умов и душ, стало быть, к нему и надо обращаться не иначе как Ваше Величество. Так состоялось знакомство с Мухаммедом Риза Пехлеви — будущим шахом Ирана.
Знакомство это переросло в дружбу. Принц не только пожаловал дворянский герб потомку царя Дария, он подарил ему свой портрет.
Но Халил-Бег полюбил Мелани. Женщину, запечатленную им в десятках портретов, написавшую о нем поэму сохранившую каждый штрих Халил-Бега, каждый документ, Даже с палитры его не смыла красок после смерти мужа. Так и застыли они, как лава некогда клокотавшего вулкана пламенной страсти таланта, как рельефная карта Дагестана…
Дагестанцы преклоняются перед матерью Жероме, потому что она сохранила для них их Халил-Бега. 27 июня 2006 года в возрасте 98 лет перестало биться сердце этой замечательной женщины.